Сравнение с Фаустом было принято Бэйли благосклонно. Он усмехнулся и сказал:
— Фауст был совершенно непрактичным человеком. Пусть «Духи Воздуха» играют на свободе. Всё дело в том, чтобы использовать эту игру наиболее выгодным для себя способом.
На этом наше заседание закончилось.
А радио приносило всё новые вести. Перед лицом ужасной катастрофы борьба за существование обострилась. Если не выжить, то пережить других должны были сильнейшие. А сильнейшими в мире капитализма были, конечно, капиталисты.
Снабдил ли их сам Бэйли «воздушными консервами», начали ли богачи самостоятельно добывать жидкий воздух, чтобы не умереть от воздушного голода, как бы то ни было, но в руках капиталистов оказалась эта новая, самая дорогая валюта. Жидкий воздух победоносно выступил на рынок, заставив пасть перед собою ниц все другие ценности. Жидкий воздух продавался в особой упаковке, гарантирующей от взрыва и испарения.
На новую валюту богачи начали скупать продукты питания и всевозможнейшие консервы. Охлаждённая Земля, по-видимому, не могла больше рождать плодов и злаков. Сельское хозяйство и животноводство должны были погибнуть. Больше всех мог прожить тот, кто собрал наибольшие запасы питания, воды, воздуха и тепла. Надземное строительство прекращалось. Кое-где люди начали уже зарываться в землю, как кроты. Там было теплее: внизу, в герметически закрытых квартирах, можно было свободно дышать, постепенно используя запасы жидкого воздуха.
Удивительно, до чего быстро развёртывались события там, вдали от нашего городка!..
Вся эта лихорадка эгоистических мер самоспасения протекала на глазах рабочих, которые во многих местах начали уже волноваться. Ссылаясь на то, что ветер со всех концов земного шара тянул в ледяные пустыни Сибири, буржуазная, а за нею и соглашательская печать убеждали, что ужасная катастрофа, постигшая мир, была делом московских коммунистов, которые решили таким путём «поставить на колени» мир.
Безумие охватило весь мир. Европа и Америка лихорадочно вооружались для войны с «извергами человечества».
А капиталисты продолжали свою политику. Рабочие отказывались получать деньги, всё более обесценивавшиеся, и требовали «воздушной платы». Капиталисты вынуждены были пойти на эту уступку, однако они установили чрезвычайно низкую норму: жидкий воздух отпускался в особых «термических» баллонах с таким расчётом, чтобы рабочие не могли делать запасов. Так как воздуха во многих местах (особенно в Западной Европе, Африке и Америке) уже не хватало, то рабочим ничего больше не оставалось как работать за право дышать. В продаже появились маски, подобные противогазовым, и в этих масках появлялось всё больше людей в общественных местах. Но так как маски не были снабжены радиостанциями, как скафандры нашего подземного городка, то люди могли изъясняться только жестами.
«Это и к лучшему, — откровенно говорили фашисты, — меньше будет агитации». Впрочем, люди состоятельных слоёв обзавелись портативными радиотелефонами. Ими же была снабжена полиция.
Но агитаторы всё же умудрялись вести пропаганду при помощи листовок. Классовая борьба резко обострилась и как-то сразу обнажилась. Напряжение дошло до крайних пределов. В разных местах вспыхивали «воздушные бунты»; толпа нападала на склады жидкого воздуха и громила их. На улицах уже пролилась кровь.
Я не спал ночи напролёт, слушая радио. Было от чего прийти в отчаяние. Даже мистер Люк потерял свою обычную беспечность. Он по привычке заходил ко мне после дежурства, но без шахмат.
— Скверные дела, — начал он ворчать. — Что толку в деньгах, которые скопил я у мистера Бэйли? Деньги ничего не стоят. Положим, за баллон, даже за бутылку жидкого воздуха я могу купить хорошенький домик. Но зачем теперь мне этот домик? Земля задыхается…
— Кто же в этом виноват? — раздражённо спросил я.
— Паникёры и спекулянты, — ответил он.
— А паника из-за чего?
— Из-за глупости. Хватило бы на наш век воздуха. Мистер Бэйли всего не сожрал бы.
Нет, Люка не привлечёшь на свою сторону. Даже перед лицом мирового несчастья он остался всё тем же: домик и собственное благополучие у него по-прежнему были на первом плане. Люк начал действовать мне на нервы. Я делал вид, что у меня болит голова иди много работы, и старался скорее отделаться от него, чтобы засесть за свой радиоприёмник.
Нервы мои совсем расшатались. Работа валилась из рук. Нора также чувствовала себя плохо. От её прекрасного румянца не осталось и следа. Бледная, похудевшая, сидела она, устремив глаза в одну точку.
— Всё гибнет, — тихо шептала она. — Мы дышим здесь чистым, насыщенным кислородом воздухом, а там — там гибнут люди, задыхаются дети… И никто из них не знает о причине…
Пришёл день, когда я решился ответить ей, как должен был, может быть, ответить давно.
— Они узнают, — сказал я. — Никола погиб, это очевидно. Сегодня ночью я отправлюсь в путь… Мистер Бэйди занят своими американскими «конкурентами» и новой перестройкой, надзор ослаблен, и, я думаю, мне удастся бежать…
Нора повернула ко мне лицо и, как сомнамбула, беззвучно сказала:
— Вы тоже погибнете, как Никола. — И в её лице было выражение безнадёжности, почти равнодушия.
— Пускай погибну. Лучше смерть, чем это ужасное бездействие в то время, когда тысячи людей близки к гибели.